папа, который вырастил четверых детей, ставших великими композиторами. Не просто случайно хорошими, а великими.

И тут возникает вопрос – почему Баха забыли? Некоторые из коллег скажут, что его не забыли, его исполняют. Я говорю, что да. Кто-то играл, и он был доступен нескольким музыкантам, которые профессионально интересовались музыкой прошлого. Так Моцарт его поиграл и был потрясен, Бетховен его поиграл и два года писал музыку а ля Бах.

А когда у детей Баха спрашивали про папу, они отвечали, что он был хорошим органистом и никудышным композитором, и называли его хорошим парнем. И возникает вопрос, что за заговор такой против покойного папы? Неуважение? Месть папе за то, что он давал им затрещины, или что-то другое? Первая мысль у меня была, и которую я озвучил в первом фильме «Эффект Баха», что дети делали это сознательно. Они поняли, что дальше за папой ничего нет, и папу нужно забыть, чтобы пустить музыку по другому пути, потому что папу продолжить невозможно. Он – океан. В него все втекло и ничего не вытекает.

Потом я подумал, что это слишком мелко. Я демонизирую детей, хотя в этом что-то есть. Но потом я стал думать, чего же не хватало баховской музыке? Почему после Баха закончилась династия церковных композиторов и органистов? Почему после Баха церковь отделилась от композиторов, а композиторы от церкви, причем мгновенно?

Дети Баха еще немножко служили церкви, но больше служили государству, губернаторам, палатам, сенаторам. Прежде всего, их должны были оценить не священники, а слушатели, уже не прихожане, а светские слушатели. И произошло это буквально в течение одного поколения. Потому что расстояние между Бахом и Гайдном, детским классиком, совсем небольшое. И возникает вопрос, почему и Гайдн, и Моцарт, и Бетховен, а за ним Шуберт, Шопен и дальше, и дальше, как сговорились?

 Даже песен про бога нет. Даже, когда Шуберт пишет «Аве Мария», он пишет латинский католический текст, но на стихи практически Вальтера Скотта. «Аве Мария» это поклонение женщине.

А Христос сказал, что глядевший на женщину с вожделением уже прелюбодействовал с ней в сердце своем. Но музыка не могла пойти по пути отсутствия вожделения, отсутствия страсти, она должна была постепенно вырваться из этих рамок. Нельзя петь все время о том, как больно идти на Голгофу. Можно воспеть и глаза женщины, воспеть страсть, желание приласкать эту женщину и т.д. И вот практически после Баха произошел поворот – музыка пришла к воспеванию эроса, аффекта.