она может опрокинуться или что-нибудь ещё, но когда ты сказал накинуть верёвку и начать забираться, я невольно решила, что это всё-таки фантазия, и если я хочу получить пользу, я должна выполнять инструкции. Это было так же безопасно, как и в других процессах, по крайней мере, для меня. Я забралась на вершину, прорубила дыру и начала спускаться. И вот здесь стало действительно страшно. Я ясно помню, как там было... твёрдые, каменные мемечки, как футбольные мячи, мягкая, красноватая масса под ногами - я шла как-будто по живой плоти. Я никогда не думала, что клубника может быть такой. Всё было, как на самом деле.
- ...Когда я пришла в свой центр, - говорит Катерина, сосредоточенно нахмурившись, - и начала создавать своего друга, все начало происходить само собой, как и у Стюарта. Это оказался мой брат. Мой брат погиб во Вьетнаме, и я очень расстроилась, когда он начал материализовываться. Я не хотела встречаться с ним, не хотела встречаться с мёртвым. Я пыталась дематериализовать его и создать своего приятеля, но брат каждый раз возвращался. Наконец, я так огорчилась, что начала плакать и просто смотрела, как материализуется мой брат. Когда он появился, я начала обнимать его, плакать и говорить, что потеряла его, и мне так грустно, что я никогда больше его не увижу. Он обнял меня и сказал, что у него всё хорошо, чтобы я больше не грустила о нём и жила своей жизнью. Я рассказала ему, как мне было плохо, и он сказал, что это нормально, а теперь я должна понять, что у него всё в порядке, жить дальше и быть счастливой. Потом мы попрощались. Мы попрощались тепло и дружелюбно, и мне вдруг стало легко, всё действительно стало хорошо.
Когда мы получили сообщение о смерти брата, я была внутренне потрясена. Я была в шоке. Я не приняла этого. Эта смерть была слишком близка. Я не могла плакать. Я не хотела в это верить. Я пыталась верить, что жто не так, что он вернётся с войны, хотя точно знала, что этого никогда не случится. Я чувствую громадное облегчение, в первый раз смерть брата раельна для меня и это хорошо...
- То, что мне больше всего запомнилось, - говорит Энн, привлекательная ведеющая женщина, - это неприятный, удушающий, внутриутробный эффект пребывания внутри любых предметов, особенно, помидора и клубники. Я чувствовала себя в ловушке. Я думала, что мы никогда из них не выберемся. Я сделала несколько попыток выбраться из клубники раньше, чем ты сказал, и два раза вылезала подышать воздухом. У меня нет клаустрофобии. Я езжу в метро, вхожу в тёмные комнаты, и у меня не бывает ни страхов, ни чего-либо другого, что бывает у людей, которые не любят такие места. Но я думала, ты никогда не извлечёшь нас из этих объектов. Это был самый плохой процесс...
- Нет, Энн, не садись, - говорит Мишель, возьми микрофон.
- Я только хотела
