с ним несколько дней не переставал чувствовать в душе неприятный осадок.
Теперь вопрос стоял так: должны ли мы поддерживать между собой тесную связь, или можно доверить Флейшману подбирать союзников по своему усмотрению? Мы все сошлись на том, что последнее было бы чересчур рискованно; лучше, если решения будут приниматься всеми троими. Но опять‑таки, у нас в запасе могло оказаться меньше времени, чем мы думаем. Надо было собрать небольшую боеспособную группу людей, вооруженных высоким интеллектом. Каждый из примкнувших к нашим рядам облегчил бы общую задачу. Флейшмана убедить оказалось легче, потому что нас было двое. Когда нас наберется достаточное количество, тогда не составит проблемы убедить и весь мир. Вот тогда начнется настоящая битва...
***
В свете последовавших затем событий уверенность, владевшая нами тогда, кажется сейчас чем‑то поистине невероятным. А впрочем, не стоит забывать, что до той поры нам неизменно сопутствовала удача, и мы уверовали, что паразиты беспомощны перед людьми, прознавшими об их существовании.
Помню, в тот вечер, когда мы провожали Флейшмана в аэропорт, он, глядя на изобилующие пешеходами, залитые светом вечерних огней улицы Анкары, произнес: «У меня такое чувство, будто я за эти два дня умер и родился другим человеком». А перед тем как расстаться с нами при выходе на посадку, он вслух заметил: «Странно, но мне кажется, будто все эти люди спят. Не люди, а какие‑то сомнамбулы». Тут нам стало окончательно ясно, что в отношении Флейшмана теперь любые беспокойства излишни. Он уже начал вступать во владение своей «страной ума».
Вслед за тем события пошли разворачиваться с такой быстротой, что целые недели пролетели как‑то разом, слившись в неразборчивую рябь. Спустя три дня у нас снова был Флейшман, он привез с собой Элвина Кертиса и Винсента Джоберти. Прибыл он в четверг утром, вечером того же дня улетел назад. Людей более подходящего склада, чем Кертис и Джоберти, трудно было и представить. Особенно Кертис — он, похоже, пришел к аналогичной с нами догадке самостоятельно, через изучение философии экзистенциализма и путем собственных наблюдений приблизившись к подозрению о наличии паразитов почти вплотную. Лишь одно вызывало у нас некоторые опасения. Кертис тоже упомянул имя Феликса Хазарда, еще более усугубив тем самым наше подозрение, что Хазард, вероятно, является прямым волеисполнителем паразитов; «зомбом», чей мозг был, видимо, полностью ими порабощен, находясь в состоянии наркотического ступора. Очевидно, на многих притягательное воздействие оказывал исходящий от Хазарда особый магнетизм зла, возбуждающе действующий на невротичных молодых особ. На Кертиса этот человек произвел такое же гнетущее впечатление, что и на Флейшмана. Но особую тревогу внушало то, что Хазард в одном из публикуемых